Мама Надежды Яковлевны Новикова (в супружестве — Дашкевич) Екатерина Ермолаевна родилась в пос. Ущерб, что в 5 км. от Милоновки. Родителей своих Екатерина Ермолаевна потеряла рано – ей было 7 лет, а ее сестре – 6 месяцев. Старшего ребенка взяли в семью жители Ущерба, вырастили и в 16 лет сосватали за парня из Милоновки, Дашкевича Якова Анисимовича. Мама с опекунами отношения не поддерживала. Так что своих бабушку и дедушку, как родных, так и приемных, Надежда Яковлевна не помнит. Ущерб – переселенческий поселок, однако, о том, откуда приехали родные и приемные родители мамы и она не знает. Отец Надежды Яковлевны — Дашкевич Яков Анисмимович, был родом из Белоруссии, точного места выхода она не знает. Родился в 1907 году, и в возрасте 5 лет (в 1912) приехал с родителями в Сибирь. Родители поселились в деревне Милоновка. Надежда Яковлевна застала в живых дедушку Анисима, который был уже старый и слепой. Он умер в 1943 году. Бабушку свою не помнит. Яков Анисимович Дашкевич был в 1935 году раскулачен и сослан, но в 1938 году реабилитирован и вернулся из Нарыма в Милоновку, откуда был призван на Великую Отечественную и погиб в 1943 году. В семье Дашкевичей родилось 7 детей, но выжили только трое: сестра Евдокия (1934 г.р.), брат Николай (1941 г.р.), в настоящее время жива только Надежда Яковлевна.
На вопрос об устройстве переселенцев на местах, Надежда Яковлевна сообщила, что землянок не помнит, не застала. Первый дом, который строили Дашкевичи, был очень большой, двухкамерный. Она помнит наличие соломенных крыш на домах. Потом дом стал заваливаться, поднять его одинокая женщина не могла, переехала (купила) в дом поменьше.
Кроме дома (хаты) были ещё и постройки для скота — (пуни), имелся большой огород – около 50 соток. Его засаживали картофелем, морковью, огурцами, луком и т.д. Поселенцы не сажали помидоры. Для того, чтобы вскопать его, использовались лопаты или приучали пахать корову. Если корова ложилась, и не хотела вставать, зажигали факел и «совали ей под хвост». После войны в Малиновке «стоял стройбат, который сначала все в деревне принимали за зеков. Потом поняли, что это солдаты. У них были лошади. Втайне женщины нанимали стройбатовцев, чтобы те на своих лошадях вспахали им огороды». Дед, имевший репутацию колдуна, донес на них. Солдаты в отместку подпалили его баню и стога сена, предупредив соседку – маму информатора, что горит далеко, на них перекинуться не должно, но чтобы она следила…
Натуральное хозяйство в Милоновке задержалось надолго, по словам Надежды Яковлевны жили «на своем обеспечении». До коллективизации имели лошадь, 2 коровы, овец, свиней, кур. Уток и гусей не держали. Овец, свиней и т.д. тоже было немного. После коллективизации своей лошади в семье не было, была корова, поросенок, 2 овцы с ягнятами, куры. Надежда Яковлевна постоянно вспоминается налог на частное хозяйство. С овец сдавалась шерсть, для личных нужд семьи использовалась самая некачественная, с живота. Если забивали свинью – сдавали мясо и кожу обязательно. От кур – яйца, с коровы – молоко. После войны мама получила право держать 2 коровы – с одной платила налог, с другой – нет, потому как мама была многодетная вдова фронтовика. Вспоминается, что после 1953 года стало лучше. Мама переехала в с. Кузовлево, и работала в пионерлагере (обслуживающий персонал). Ей платили зарплату, и налоги отменили. К тому же выросли дети и тоже стали подрабатывать. До этого «денег в семье не было», работали «на трудодни», а зачем – я не понимаю, ничего не давали.
Соседи жили рядом, все были примерно одинаковые, бедные. Потому что мужчин в деревне не было (военное время), информатор помнит, что везде работали женщины. После войны пришел Иван Слепаков – и тот инвалид.
Говоря о хозяйстве и быте, Надежда Яковлевна отмечает: «Реки рядом не было и рыбу мы не ловили. Собирали ягоды, грибы, очень много ели травы всякие. Был кедровник, но девочки туда не ходили: нас пугали, что там хулиганы и могут «что угодно сделать». Мы даже со школы через него не ходили, хотя так было ближе. Ягоду ели с молоком, грибы – с картошкой. Выращивали хлеб, картошку. Был лен. Даже после войны, отработав на ферме, женщины шли и трепали лен, который сдавали потом за трудодни что ли. Трепали его в бане. Я помню, что дома у нас стоял ткацкий станок. Это было уже после войны, мы редко что покупали. Потом из сельсовета маме как вдове с детьми давали присланное из-за границы. Дали штаны и какой-то пиджак, мама его на нас перешивала».
Надежда Яковлевна не могла вспомнить, были ли споры с коренным населением, старожилами. Жила в Семилужках, конфликтов из-за своего переселенческого происхождения не помнит. В деревне жило много белорусов. «Были свои слова у старших. Мама была неграмотная, говорила по-своему, по-деревенски. И другие. Мы учились в школе, у нас был уже другой говор. Вот дом называли хатой, а стайку – пуней, другое тоже звали по-своему».
На вопрос о храме, крещении детей, отпевании покойников Надежда Яковлевна ответила: «Семилуженская церковь была, но в наше время ее уже не было. Сельсовет был в Семилужках, 7 км. В деревне была четырехклассная школа. Она стояла в 10 домах от въезда в деревню, на пригорке. Там мы учились, а потом ходили в Семилужки. Вставали рано и шли пешком, весной и осенью. Переходили вброд р. Киргизку, моста не было. Зимой мама снимала нам комнату в Семилужках, оставляла продукты: картошку, мороженое молоко, покупали лапшу. Иногда – зерна толченого давали. Я жила в доме хозяйки, иногда выполняла работу по дому. Готовила одновременно с ней, но стол был отдельный. Иногда давала ей мороженое молоко». К вопросу о том, кто и как лечил в Милоновке болезни, ответила: «Больница — в Тугане или Семилужках. Были две бабки, которые лечили: бабка Тимошенчиха, мать Варвары Тимошенко и еще одна. Ее, кажется, звали «бабушка Шойчиха». Она однажды лечила мою маму. Я тогда была совсем маленькая, лет 5 или чуть больше. У нас в деревне был дед, о котором говорили, что он был колдун. Он ходил по дворам и нам наказывали, что бы мы его не пускали, если телилась корова или овцы ягнились – мы боялись, когда он стучался, а он – словно чуял, что так. Помню, его мама прогоняла довольно резко. И вот я нашла на улице бусики. Принесла домой. А тут мама разболелась, все хуже и хуже стало. Я побежала к знахарке. Не к Тимошенчихе, а к другой, бабушке Шойчихе. Она спросила, не находила ли я чего. Я сказала про бусики и бабушка велела мне отнести их на то же место, где я взяла их. Потом что-то еще делала. Мама выздоровела. Мне урок на всю жизнь – мама потом говорила, чтобы мы ничего не подбирали – «видите, я чуть не померла»! Дед умер где-то вскоре после моего деда, то есть в 43-44 год. Умирал долго, все кричал. Ему разбирали потолок, тогда он умер. Такой вот вредный был, ничего хорошего не делал. А Тимошенчиха и Шойчиха наоборот – лечили». Бабушки объясняли причины болезни по-своему, сглазом, наговором и лечили тоже как-то по-своему.
Подробнее о семье Дашкевичей можно прочитать на сайте Сибиряки вольные и невольные:
